Зарисовка “Я полон ненависти. Волынь” была прислана анонимным автором для участия в конкурсе “Время Перелома: 2 (2024)“.
Я ненавижу. Я полон ненависти. И меня будут ненавидеть, если я высунусь – не за поступки, в жизни я и мухи не обидел – ненавидеть просто за то, что я существую.
Со мной трудно, конечно. Даже если речь не про политику. Я задеваю чем-то людей самых разных типажей – и меня легко из себя вывести. Мой круг общения узок. Люди в нем торчат годами, если попадают туда – они меня знают. Те, кого я почему-то не выбешиваю.
Часто меня злят стереотипы, популярные мнения, образы. Скажем, чей-то субъективный взгляд, удачно оформленный художественно – тиражируется, потом образы попадают в культуру, остаются в ней, и эпоху узнают по этим образам. Миллионы повторяют то, что когда-то кому-то привиделось. Поколения растут в своеобразных «традициях» изображения действительности. Конечно, эта традиция тоже меняется, становится сама объектом осмеяния, иронии или подражания. А многое остается за бортом культуры и памяти.
Ну, и как тут не бомбить? Людей не интересует жизнь. Людей интересует текст, образы, люди предпочитают комбинации стереотипов познанию. Включить мозги – выпасть из культуры, начать думать – сломать паттерны общепринятого восприятия. Конструировать свою систему образов и ассоциаций – стать асоциалом в принципе.
Тебя перестанут понимать.
Мне снился сон, будто я историк или писатель, вполне признанный, известный, уже в чем-то заслуженный. Люди знают – я владею материалом. Я его собрал, обработал, осмыслил, тружусь над темой – и вот-вот будут плоды. И я действительно в прозрениях. Но чем глубже погружаюсь, чем сложнее цепочка рассуждений – тем больше речь для окружающих кажется бредом. У меня не хватает времени все оформить, разъяснить, разжевать – я там, в материале, а не со своим окружением. Отчуждение. Мы начинаем говорить на разных языках – образных, ассоциативных. Без ассоциативных связей окружающие не понимают отсылок, не выкупают образы. Коммуникация нарушается.
Мне все еще интересно жить, интересно думать, познавать – жизнь привлекает, она приносит столько ощущений. Но тем дальше я от людей. Тем сильнее они меня раздражают.
Бывает такое.
Конечно, я неправ. «Выстреливает» в культуре только то, что попадает в узкие рамки восприятия большого количества людей. Это их общее, общепонятное – запоминаются вещи, с которыми что-то свое резонирует. То, что у меня с этим проблемы, делает меня аномалией, отклонением. Надо было меня на моей малой родине привязать к столбу и забить палками насмерть. Но это вовремя не сделали.
***
Как складывается моя жизнь? О, тут я не могу не позлорадствовать. Мой рассинхрон с этой вашей так называемой реальностью, которой миллионы и живут, спасает мою шкуру. Пока другие гибнут, бедствуют, страдают, становятся беженцами или пушечным мясом – я в безопасности. Более того – с началом СВО моя не самая счастливая жизнь немножко улучшилась. Свалили здешние либерахи – освободили мне место. Молодцы. Этот конфликт мог бы похоронить меня – но вот, теперь он работает в мою пользу, приносит плюшки. Если бы не интересная работа, если бы я оставался на предыдущем этапе и ничего не менялось – оставалось бы пойти воевать. Убьют – и фиг со мной, лучше нескончаемой рутины. В жизнь я все равно не встроился. Выживу – баблишко. И друзей там завести легче, чем на гражданке. Общий быт, вместе воюют. На заработках тоже так было. Может, даже жену найду. Сама война это заебись, война – это возможность свести счеты с земляками.
Мои одноклассники воюют в ВСУ. Я в России, с русским гражданством. Мой троюродный брат-крымчанин мобилизован и воюет за Россию. Его двоюродные братья живут в Луцке и, может, тоже воюют, в ВСУ – я не знаю.
Сlemence Taralevich, лето 2022 года.
Я ною? Нет. Мне ни к чему чья-то жалость. Я не хочу конца войны и меня ничьи страдания не задевают. Люди не понимают, что у всего происходящего есть предпосылки, что гуманность и нытье про «простых людей, которые страдают» – чепуха, потому что человек не может жить вне общества, а далеко не каждое общество может себя прокормить. Материальные предпосылки не сбрасывайте. Если что-то не так – все идет под откос. Ищите причины в себе, «простые люди». Не в языке, идеологии, угнетении и притеснении, не в политике, не в «империализме» и интересах олигархов – оценивать нужно общество, как оно функционирует, и материальную составляющую, которая его питает.
А украинское общество, скажем прямо, неблагополучное. Я ненавижу земляков. Я сделал все, чтоб не жить среди украинцев, и сделаю еще больше, чтобы снова среди них не оказаться. Мне все равно при этом, какие у них взгляды. Жалко только, что страна наградила и меня привычками и особенностями, без которых на Украине не выжить. В случае пиздеца я выживу. Может, даже по-своему оторвусь.
Если я такой – то что ждать от других? Пустите этих дикарей в Россию, россияне?
Только 30 процентов проходит фильтрацию в Шереметьево, я слышал.
***
А ведь я не видел войны. Меня, кстати, этим попрекали. Сестра из Харькова писала в марте 2022-го, что я не там, я ничего не знаю и не понимаю. Пропаганда, промытые мозги. А вот она под обстрелами, страдает, и во всем разбирается.
Я как раз все понимаю лучше – и потому я не там. Потому я не под обстрелами. Так ей ответил.
И это мое кредо. То, что я могу предъявить каждому пострадавшему, любому ноющему мирняку. Я мог бы быть с вами, быть на вашем месте – но нет.
Вторжение было внезапным? Чушь.
И пока у вас еще были годы мирной, нормальной, привычной жизни – я прошел через свой маленький ад. Несравнимый с вашим, конечно – но потому я добровольно на него и решился, чтобы не быть как вы.
У меня тоже была на Украине своя привычная жизнь, и было в ней много хорошего – даже несмотря на весь кромешный пиздец жизни на Украине и до войны.
Вполне сносная и перспективная по местным африканским меркам жизнь. Городская, насыщенная событиями и тусовками, девушками и общением; образование, работа по специальности, научные проекты. Еще и привилегии идеологические, потому что западенец украиномовный, и сочувствие в гуманитарной среде я поэтому находил легко.
Когда-то двоюродная сестра-харьковчанка, русская по матери, терпеть не могла, когда я и дядя разговаривали между собой по-украински. Теперь она патриотка и «украинка». Я, глумясь, спрашивал, давно ли.
Интересно, конечно, кем она меня считает. Что, правда промытым пропагандой ватником? Смеюсь. Из Харькова она свалила в конце марта 22-го в мой родной город, поселилась в моей квартире у моих родственников. Не могла не видеть шкафы со всякой украинской литературой. Бандуру, которую я сам сделал. Хоть какой-то диссонанс с образом, который она на меня нацепила, был?
Пропаганда? Тут еще подумать надо, в чьей пропаганде я жил. У многих ли ватников был такой круг общения, такое окружение, как у меня?
И хорошо, что так было. И сейчас я это упоминаю, потому что изнутри видишь лучше, больше. Я им обязан – своему окружению. Простые, обычные люди без таких связей, такой среды, жили своей повседневной жизнью и оценивали Украину и ее перспективы ошибочно. Я разбирался лучше – и не торопился твердо вставать на ноги, связывать себя со страной основательно. Карьерных перспектив, как уже говорилось, хватало – а я перебивался временными проектами и заработками, лишь бы сохранять независимость и мобильность. И не лез в политику.
Это мои годы жизни на Украине. А потом была заграница, заработки, работа на заводе. Жизнь с отбросами в других странах. Задолго до войны, задолго до беженцев. Сколько лет я работал на 12-часовых сменах? Склады, заводы. Токарный станок, столярка. Старые общаги. Всегда с кем-то. Подрочить не всегда есть возможность. Я знаю, что такое клопы. Дружба, драки. Сигареты и бухло. Переезды. Жизнь в нескольких странах. Потеря прежних социальных позиций. Смена окружения. Подорванное здоровье. Преждевременное старение. Бессонница.
И все это в те годы, когда люди устраиваются, когда заводят первые семьи.
Сколько лет я был иностранцем?
Долгая процедура получения гражданства. Снова поступление в вуз.
Сколько лет у меня не было отношений, сколько лет я один?
Все это тогда – чтоб не быть сейчас на вашем месте, беженцы, уклонисты и прочий страдающий мирняк.
***
Хотя нет, я лукавлю. В смысле, я хорошо понимал, чем все кончится. Это была одна из причин, почему у меня чистая репутация сейчас – после 14-го я уволился с очередной работы, потому что приходилось бы пересекаться с госорганами и военными, а мне это нахер не нужно, с ними я не хотел никак быть связан. Я верил, что их всех когда-то накажут, и не хотел, чтоб меня зацепило. Просто находиться рядом с этими людьми мне не хотелось. Тем более, я хотел, чтоб их наказали.
Однако уехал я не так от далекого мрачного будущего, как от недалекого тогдашнего настоящего. От вас я бежал, мирные люди. Вы не лучше нациков и ТЦК, вы – хуже. Они же, по крайней мере, делают полезное дело, приближают крах, конец этой страны, этого общества. Воистину, как бы я хотел стать сейчас ТЦК-шником – если нет вакансий в пытошных.
Моя родня – там. Я их никогда не увижу. Но жалко мне не земляков, а жителей Белгорода. Жалко мобилизованных и их семьи – русских мобилизованных – потому что они все не виноваты в том, что у них под боком неблагополучная страна, в которой все пошло по пизде. Которая свои проблемы самостоятельно не вывезла.
Мне не жалко Донецк и Харьков, кстати – только земли старой России. Жители Донецка и Харькова тоже неблагополучные, непутевые. Украины давно нет как целого. Она рухнула под грузом внутренних проблем и своей несостоятельности. И часть украинцев решила стать европейцами, а другая часть – русскими. Естественно, со своими городами, землями, семьями. Чтоб жить дальше, как привыкли, и чтоб на это хватало денег. Нельзя меня отправлять в СВО – мне все равно, крикнет местный «мы вас не звали» или «надо было в 2014 начинать» – я его прикончу.
***
«Ты не страдаешь от войны, ты далеко, – возразят мне – поэтому такой ёбнутый». Но я уже ответил. Когда еще все было – у вас – хорошо, я уже не жил нормальной жизнью, хотя мне ничто не мешало. Идеология и пропаганда? От моих взглядов на «русскую весну» и отношения к Донбассу многих русских покоробит. В общем, у меня какая-то своя личная «идеология» и «пропаганда». И своим я буду считать только того украинца, который считает, что во всем виноваты мы сами, и что лучшего мы не заслуживаем. Не мы эту Украину, цветущую и относительно благополучную когда-то, построили, но мы ее сожрали. Теперь по обе стороны украинцы, которые хотят, чтоб все назад вернулось, Украина снова «цвела», и было что жрать дальше. И третья масса, у которой своей стороны нет – уклонисты, не поддерживающие в этой войне никого – обижаются, ущемляются, потому что лишились привычного благополучия.
В России у меня нет ничего. Нет жилья, собственности. Возможно, никогда не будет. На Украине были квартиры и дача. Кто-то их даже в Мариуполе или Волновахе бросить не мог – а я, вот бросил и без войны. Умрет отец, и дом, где я детство провел, станет выморочной собственностью. Да и пофиг. Все, что мы имели, было в кредит, в советский кредит. Но совка давно нет, так что никто нам, с 1991 года, теперь не должен.
***
Я хочу, чтобы русские, конечно, и до моего края дошли. Оттуда удобно обстреливать, скажем, Чехию. И натовская ответка будет лететь по Украине. По моим тупым землякам, кто не разбежится. Все как сейчас – натовские ракеты из Харькова летят по Белгороду – и Харьков получает ответку.
Это называется паритет, дорогие мои. СВО не закончится, пока это не случится, пока паритет не будет достигнут. И я, наверное, единственный в массах, кто это понимает.
***
Далеко ли я от войны? Физически – да. Пока другие пишут, как стали ухилянтами или релокантами, как встретили войну или бежали от нее – я буду вам рассказывать про свои сны. Вот, большей драмы у меня нет. Терпите.
Это интересно.
Когда я уехал, Украина меня не интересовала. На несколько лет она почти полностью исчезла из моей жизни. Не могу я, все-таки, вариться в этой теме, мой круг интересов гораздо шире. И меня это устраивало. Я не следил за политикой, новостями, жизнью там. Скучал – по людям разве что, из прошлого, по девушкам, компаниям, плюшкам городской жизни – к былому уровню достатка я долго поднимался.
Но вот накануне СВО мне снится бабушка, снится дед, земляки. Я оправдываюсь, что уехал. Так бы и забыл про этот сон, ни с чем его не связывал, если бы не записал в дневник, а потом, после начала СВО, не открыл и не увидел.
Первые недели СВО. Мне снится русская ракета, которую я с толпой наблюдаю из окон торгового центра. Я «там».
Потом снились блокпосты, которые я пересекал, полицейские, тро-шники, тцк-шники. Или как гуляю по родному городу, вижу ремонтную и инженерную технику – старую, но рабочую, наследие совка. И думаю с горечью, сколько же он произвел добра, столько лет проедали плюс война – а добить не могут. Скорее бы.
Снились родные. Снилась наша квартира, стены в плесени без обогрева, нет электричества. Родные укутаны в тряпье, как немцы в Сталинграде.
Последний сон – будто у нас дома куча гостей. Земляки, знакомые, родственники. Кто-то из ВСУ, в форме. В моем доме! И я только хожу из комнаты в комнату, ищу, где людей поменьше, слушаю разговоры, сдерживаюсь, чтоб не начать скандалить, не выдать себя.
Во всех этих снах я помню, что у меня русское гражданство. Что я в России больше пяти лет прожил. Я скрываю это – и это трудно скрывать.
Почему-то я там. Почему, как там оказываюсь – этого нет. Я просто там.
В жизни я не могу общаться даже с теми родственниками, кто не озверел и сохранил ко мне хорошее отношение. Я хотел их вытащить. Они не захотели. Даже не захотели, а не смогли бы. Возраст, привычки, привязанность к месту. Я хотел их вытащить – но они остались там, и я не могу с ними больше общаться. Тем более, все наше общение – это «Как вы? – Все хорошо». Делиться мыслями, переживаниями, нельзя, они это не делают, и я не могу, да и кто меня поймет. Я знаю, что их не увижу. Общаться – как говорить с мертвецами. И я для них такой же мертвец, которого они не увидят.
Кто-то из моей родни выживет, окажется неизвестно где, будет жить дальше – но связи уже разорваны.
Мертвец я и для своей бывшей девушки. Ни с кем никогда так не сближался, ни с кем так больше не было интересно. Мне хотелось бы с ней общаться, и ее я бы тоже вытащил.
Про нее у меня есть рассказ. Сон, который вполне цельный, законченный рассказ. Рабочий, в послевоенном поселке, радующийся солнцу, теплу. Легко, с задором осваивающий любую трудную работу. Окружение, местные – суровые, хмурые работяги с семьями, занятые своим бытом. И есть у героя девушка, она тоже с ним, тоже пашет на заводе. И оба они не местные, оба из другой страны, и у героя, на самом деле, есть образование, и на родине он был, скажем, буржуа, адвокатом или приказчиком. И его любимая жила неплохо. Но он не сжился со своей страной и средой – даже рабочим теперь ему лучше. И уехал он еще до войны, от «благополучной» жизни. Девушка присоединилась позднее, когда потеряла все.
И вот они снова вместе, отношения возобновлены. Только он знает, что она скучает по прошлому. Ее благополучие отняла война. Он как раз от прежней жизни и сбежал, и счастлив теперь строить новую, с ней, он ее любит – но что она чувствует, чего она хочет? Она ничему не радуется. Только язвит. Грусть, апатия. Может, и его давно не любит, просто он остался единственным, кому до нее есть дело. За ним же когда-то она не последовала. Сомнения, отчаяние, напряжение, ревность. Непонимание, что она чувствует. Переживания героя меняются на протяжении сна – от веселья до кромешной безнадеги. Пока в конце он не накручивает себя настолько, что готов уже бежать в СВО, лишь бы вырваться из этой жизни с ее тупиками.
***
Прижился ли я в России в здешнем окружении? Друзья появились, им я могу все рассказывать. А вот окружению я так и остался чужим по преимуществу.
Юность прошла в среде украинской интеллигенции, теперь же я – в окружении интеллигенции здешней. Люди пожилые или средних лет – я существенно моложе, и видели мы разное в жизни.
А еще пока мои прадеды были волынскими и подольскими крестьянами, их деды и отцы работали в советских учреждениях, на столичных кафедрах.
У этой среды, конечно, своя литературная традиция, свои нарративы. 30-е, репрессии, Сталин и Оттепель, умеренная оппозиционность и отношение к Украине как братской республике.
И я, окраинный дикарь, конечно, на их фоне больший лоялист, охранитель и государственник, чем они. К нам на окраину государство приходило позднее и уходило раньше. Что такое жить без него – я знаю, помню, это моя родовая память и травма. Уживись на окраине с местным бычьем не самых лучших нравов, переживи с ними гражданскую, голод, оккупацию, бандеровщину. Государство несло нам цивилизацию, быт, гигиену, работу, медицину и образование. Оно делало из моих предков людей, выводило в люди. Жителю метрополии этого не понять. У него другой семейный опыт, другие травмы и свои обиды. Мы – разные. И как прежде, на Украине, я молча наблюдал за украинской интеллигенцией – изнутри, но чужой и враждебный ей, так и теперь это повторяется, пускай и в смягченном виде. Не ожидал. Но логично. Все объяснимо. Я их понимаю. И поэтому не спорю, бессмысленно спорить – хотя бы скидку надо делать на разный опыт. Мои друзья это могут, посторонние – нет.
Теперь я хочу только семью, детей, и умереть. Дети уже вырастут здесь и впишутся лучше. Я устал.
А пока и сюр бывает. Провожали на работе девочку-релоканта. И я сижу, пью и офигеваю от абсурда – и никто из окружающих не догадывается, не понимает, какой с ними сидит «релокант». Меня бы так проводили в Россию на родине?
Теперь девочка вернулась домой. Никто ее не гнобит. Я бы мог вернуться?
Как меня встретят?
Вот я и сидел тогда, пил, и мне было обидно, потому что моя драма серьезнее, и потерял я гораздо больше – но даже рассказать некому. Никому не интересно, не нужно.
***
В случае открытой стычки между мной и нетвойнетом нетвойнет найдет во мне совсем не русского. Это будет злой, разъяренный западенец, который устроит ему бандеровщину за поддержку Украины.
Я это легко представляю. Если вы – русский, релокант, нетвойнет, заукраинец – представьте тоже.
***
За последние годы я понял, сколько архаики у меня в подкорке. Человек – существо, привязанное к месту и небольшому постоянному сообществу. Нам еще понадобятся тысячи лет эволюции, чтобы приспособиться к среде, которую мы же создаем, и стать окончательно из деревенских городскими.
Еще я знаю, что мое подсознание не в курсе, что такое «Украина». Я ассоциирую себя с местом – и страдаю от того, что его больше не представляю. В снах – я там, вопреки полностью враждебному окружению.
Легче мне станет, если найдется земляк, с моих примерно мест, со схожим восприятием. Так мне кажется.
С таким же отчаянием, злобой, обидами – никакого возврата к прежней жизни, никакой «цветущей Украины», как это у многих пророссийских. Как говорит моя знакомая, я единственный, кого она знает – кто хотел бы вырезать родной город. Вот и земляк мне нужен такой же.
Родня моя оттуда не может стать для меня такой «кликой». К сожалению.
Был бы кто-то такой же – я проассоциировал бы нас как представителей родного края – изгнанных, отчужденных, но мы есть, мы существуем, мы живы и настроены именно так. Хотя бы в снах мы вернемся, чтобы вырезать наших непутевых братьев, чтоб они не позорили нас, не вызывали столько горечи. Вернем себе власть в роду, в крае. Выживет наше потомство – а не потомство тех, кто служит в ВСУ. Отомстим за обиды, за все так хорошо нам знакомые нравы. За все несчастье и неблагополучие. За все, с чем поневоле мирились с детства. К политике это все не имеет никакого отношения – но именно это, личное, и делает меня ебанутым.
Мы – эта земля, даже в тысячах километров.
Taralevich's Lair 